— Будь осторожна. Здесь водятся змеи и ядовитые насекомые.
Солнце клонилось к закату. Тени стали темнее и четче. На постаментах с треском догорали останки покойников. Черноволосый подросток сметал с камней пепел и мусор.
Остальное произошло словно в тумане. Аля слабо помнила детали «обряда». Все началось в сумерках. Кто-то в черном тюрбане и набедренной повязке, сплошь увешанный амулетами, взгромоздился верхом на готовый к сожжению труп. В раскрытый рот мертвеца набросали сухой травы и подожгли. Разгорелся крохотный костер.
Гор заставлял Алю смотреть на ритуал «поклонения чарасу», как он называл жуткое действо.
Индус бросал в разведенное пламя какие-то темные крупинки.
— Это семена черного кунжута, — нашептывал ей в ухо доктор. — Они символизируют скверну, которая привела тело к смерти. Сжигая скверну, мы очищаемся…
Аля чуть не упала в обморок от духоты и ужасных запахов. Гор поддерживал ее за талию горячей рукой и что-то непрерывно шептал. Этот шепот не давал ей отключиться.
— Точно так же поклонялись чарасу тысячи лет назад… Теперь этот обряд можно увидеть только в Гоа… Больше нигде…
Она хотела бы убежать отсюда, зарыться в гостиничном номере под простыню, заткнуть уши и уснуть. А утром убедиться, что это был жуткий сон.
— Это ведь сон?.. Правда?..
— Вся наша жизнь — сон… — откликнулся Гор. — Необходимо очнуться от иллюзий… прозреть…
Он сунул ей в руку раскуренную трубку и сказал:
— Попробуй, это чилом…
— Не могу!
— Божественный аромат Шивы… Через иллюзию постигаешь иллюзорную суть мира… Подобное лечат подобным…
В ее губы ткнулось что-то твердое — мундштук, влажный от чужой слюны. Аля отбивалась, и Гор сам сделал затяжку, а потом заставил ее вдохнуть дым изо рта в рот. Поцелуй со вкусом чараса. У нее перед глазами все поплыло.
— Шива благословляет тебя…
Вокруг раздавались заунывные песнопения мандо. Небо на западе покраснело, как шафрановые одежды буддистских монахов. Пальмы стояли, словно облитые кровью. Шумел прибой.
— Ты когда-нибудь курила?
— В юности…
Аля почти не ощущала, что делает. Кажется, берет в губы мундштук и втягивает в легкие дурманный дым чараса. Тело потеряло вес, она отделилась от него и поднялась над землей, увидела сияющие звезды так близко, что они ослепили ее…
Какая-то женщина в золотых одеждах кружилась в танце до изнеможения, до смертной истомы. Полыхал огонь… блистали молнии… Мертвый мужчина подал Але руку и повел ее под венец… Белое платье, кольцо на безымянном пальце… темные недра дома… вкрадчивые слова… выстрел…
— А-а-ааа! — кричала она, вырываясь из цепких объятий покойника. — А-а-ааа!.. А-а!..
Дым проникал в грудь юркими змейками, которые сворачивались, как детеныши кобры, жалили. Из темной воды вплывал распухший утопленник, цеплялся за Алины волосы, тащил ее в воду, приговаривая:
— Это я… не бойся… это ведь я…
Удары по щекам. Хлесткие. Сильные. Словно сам многорукий Шива бьет ее по лицу, окуривает дурманом и снова бьет. Больно…
— Это я!.. Посмотри на меня!.. Это я!.. Я!..
Сквозь ресницы и дым проступает образ Гора. Еще какие-то лица. Курильщики чилома качают головами. Одна Аля сидит на широкой каменной ступеньке, вокруг нее собрались садху с гирляндами цветов и трав на груди, смотрят, как ее обрызгивают водой. Другая Аля парит над ними в синей вышине, подобно птице. Ей так хорошо, что хочется петь. И вдруг, откуда ни возьмись, налетает гроза, гнет и ломает пальмы, вздымает морские волны. Горят факелы. Шива играет ими, перебрасывает из рук в руку… они мелькают, завораживают, погружают в транс…
Але страшно. Очень. Она зовет на помощь, но ее никто не слышит. Ветер уносит ее голос прочь… в далекую холодную Москву, где ее ждут три заснеженные могилы на разных кладбищах…
— Четыре… — шепчет она. — Уже четыре… Теперь еще мама…
Садху сидят на камнях, скрестив ноги, курят ритуальные трубки. Перед каждой затяжкой они выкрикивают мантры. Славят своего господина, призывают своих братьев разделить с ними этот непостижимый экстаз…
Над могилами воет метель, засыпает все белым, как пепел, снегом. Аля одновременно и там, и тут… среди каменных постаментов для кремации, в окружении блаженных шиваитов…
Гор окунает палец в пепел от чилома, мажет лоб сначала себе, потом Але. Садху кладут пепел на язык, как бы причащаясь Шивы…
— Почему бы тебе не развестись с ним?
— И что дальше? Выйти за тебя?
— Ну да.
— Насмешил! — скривилась Тамара, отдыхая после жарких любовных объятий.
— Значит, я гожусь только для секса?
— Не начинай! — разозлилась она. — Хочешь испортить мне настроение?
Антон Рябов, с которым Тамара изменяла мужу, работал менеджером в той же рекламной фирме, что и она. Молодой, спортивный, без вредных привычек. Они оба вели здоровый образ жизни, посещали один и тот же фитнес-клуб и сошлись на почве общих интересов.
— Ты все еще любишь его?
— Пф-фф-ф…
— Почему же тогда продолжаешь жить с ним?
— А где мне жить? Это, между прочим, его квартира. Мы в прошлом году ремонт сделали, новую мебель купили.
— Переезжай ко мне.
— В Мытищи? Ютиться в старой двушке вместе с твоей мамой? Нет уж, уволь!
— Будем снимать квартиру… — тоскливо вздохнул Антон.